3. Начало (с 1878 г. по 1899 г.)

С именем Савелия Сорина связано много загадок. Даже дата и место его рождения достоверно не известны. Для поступления в Академию художеств ему нужна была справка о рождении, он представил ее копию, а я нашел ее в архиве (132. С. 10). Вот она:

                «МВД

Полоцкого общественного Раввина августа 12 дня 1893 г. №411

Г. Полоцк

Свидетельство.

Дано  сие свидетельство полоцким Раввином в том, что по наведенным мною справкам в метрических книгах родившихся евреев по г. Полоцку оказалось, что Полоцкого мещанина Абрам-Израиля Савелиева-Янкеливича Сорина 14 феврвля 1878 года родился сын, которому назначено имя Завель, который записан в метрической книге родившихся евреем за указанный год под №22.

В уверении сего подписано мною и приложением должностной печати удостоверено.

Полоцкий Раввин  З.Финкельштейн» (206. С. 10).

Но от родственников мне  известно, что к моменту рождения Савелия семья его отца — бедного портного Абрам-Израйля Сорина жила в Одессе, ютясь там в крошечной лачуге. В семье уже было двое маленьких детей (один ребенок вскоре умер). Все мучились из-за нищеты, и появление еще одного ребенка усугубляло их жалкое положение. В поисках  лучшей жизни семья Савелия вскоре после его рождения вынуждена была переехать из Одессы к родственникам в Полоцк, где он и был зарегистрирован полоцким раввином по существовавшему тогда закону.

Значит, местом  рождения Савелия Сорина, скорее всего, была Одесса, а не Полоцк, а 14 февраля, вероятно, это дата регистрации, а родился он несколько раньше. То, что в Полоцке у семьи Сориных жили родственники (возможная причина переезда именно в Полоцк), сейчас подтвердили архивные данные: в эти времена там числился  «Сорин Абрам Самуилович, полоцкий мещанин» (161. Л. 6 об.—12).

С именем художника тоже не все гладко. При рождении он получил древнее еврейское имя Изевель в честь своего деда, которое у малограмотного сельского чиновника превратилось в просторечное Завель, а много позже при оформлении документов для заграничной поездки после окончания Академии художеств у более эрудированного столичного чиновника имя это превратилось в свой греческий эквивалент, употребляемый в России – Савелий (206. С. 45, 55). Но задолго до этого М. Горький называл его Савелием, а Савелушкой называл его друг Савелия Ф. И. Шаляпин (204. С. 210 — см. в следующей главе). Савелием его многократно в своем дневнике называла Вера Судейкина (167) и многие другие близкие люди. С этим именем он прожил всю оставшуюся жизнь.
Всякому подданному Российской империи кроме имени полагалось и отчество, образуемое из имени отца. А имя его отца было двойным: Абрам-Израиль, поэтому в ранних своих документах он фигурировал то как Абрамович, то как Израилевич (недавно из отдела хранения Третьяковской галереи была получена курьезная справка: «С. А. Сорин и С. И. Сорин – одно лицо.»), и только позже имя Савелий Абрамович Сорин стало окончательным.

Родственники рассказали мне, что семья, где родился Савелий Сорин, была очень религиозной хасидской семьей.  

 Для тех, кто не знает: хасиды — это религиозное течение внутри иудаистской религии, отличающееся фанатическим рвением в молитвах и неуклонным следованием нескольким сотням правил, ритуалов и заповедей. Глубоко набожные люди в надежде на лучшую судьбу, хотя бы после смерти, должны были все свое свободное от работы время проводить в молитвах и соблюдать бесчисленные правила и ритуалы. Особенно это касалось мальчиков и мужчин. Внутри этого религиозного течения тоже было деление на секты, отличающиеся одна от другой не только разной степенью строгости и ортодоксальности, но и вопросами правил поведения, сложившимися в той или иной местности (принадлежностью к тому или иному «двору»). Правила жизни хасидов в Полоцке были одни из самых строгих.

У Савелия было пятеро братьев: Нохем (Константин) Абрамович Сорин 1874 (5?)  г.р., Доня Абрамович Сорин —  1883 г.р.,  Моше-Рувим (Николай) Абрамович Сорин —  1894 г.р., Собшель-Яков Абрамович Сорин, про которого известно только, что он учился в послереволюционное время в Харьковском технологическом институте, позже работал мелким клерком в Госбанке СССР, был несправедливо осужден в 1927 году, что по просьбе Савелия о Собшель-Якове ходатайствовала жена М. Горького Е. П. Пешкова и общественная организация «ПОМПОЛИТ», в результате чего его срок в Соловках превратился в ссылку «в Северный край» (376. 113) , и что  он  пропал «где-то на Севере». Самым младшим из братьев Савелия был Самуил Абрамович Сорин 29 мая 1905 г. р., и еще у него были две сестры :  Зинаида Абрамовна Сорина 1887 (8 ?)  г.р. и другая сестра, про которую мне ничего не удалось узнать, кроме того, что она жила в Гомеле. Здесь и далее я называю членов семьи Сориных именами, данными им при рождении, а в скобках указываю другие имена (если они были), которыми их называли в обыденной жизни. Познакомившись с их потомками, я узнал многие подробности биографии Савелия Сорина.

Здесь сразу надо сказать, что из документов, содержащих достоверные сведения о детских и отроческих годах жизни Савелия, а также о многих внутрисемейных событиях мне удалось найти только приведенную выше копию справки о рождении. Остальные сведения я узнал от родственников, из записей, сделанных различными людьми со слов самого Савелия Сорина, и из справочников о художниках. Сведения в последних, как правило, не имеют ссылок на документы, поэтому им, как и сведениям от родственников, требуется дополнительная проверка. В справочниках о художниках иногда можно встретить «сведение», взятое из неизвестного мне источника, будто мать Савелия Сорина происходила «из молокан» — т. е. из православных христиан-староверов. Это создавало путаницу и противоречило выше приведенной справке. Ведь в ней полоцкий раввин зарегистрировал Савелия евреем, а это можно было по закону сделать только, если мать ребенка была еврейкой или иудаисткой по вере. К хасидам принадлежали и евреи, и не евреи по происхождению, но иудаисты по вере — потомки, как некоторые считают, хазар, остатки групп которых живут и сейчас на юге России, в Прибалтике и в Крыму. Часть иудаистов, населявших пещерные города Крыма и образовавших крупную диаспору в Литве после переселения, называли «караимами», а в просторечии всех неевреев — иудаистов нзывали «субботниками», т. к. они соблюдали ветхозаветную заповедь о том, что выходной день – суббота. Но «субботниками»  называли (за это же) и православных староверов-молокан (65). Вот это, как я полагаю, и было причиной путаницы. Семья Сорина происходила (по рассказам ее членов) не из Полоцка. Город  Одесса, где ранее обитала эта семья, расположен на юге России в регионе, где вместе с евреями обитали и другие иудаисты — не евреи («жидовствующие», как они официально тогда назывались), и среди них —  караимы. Женщина, вошедшая в семью Сориных и ставшая матерью Савелия Сорина (Геня Савельевна Позина, ставшая после замужества Сориной), могла генетически быть еврейкой или караимкой. Почему она могла быть караимкой, есть косвенное, но веское доказательство. В черновике очерка «Сорин» А. Н. Бенуа со слов Савелия записал, что отец его был «учителем», а мать — «числилась литовкой» (192. Л. 11). Это кажущееся расхождение  со сведениями, полученными от родственников и из приведенного выше документа, на самом деле, тоже противоречием не является. В общинах хасидов, живших в российских провинциях, на Украине и, особенно, в Белоруссии не хватало раввинов (священнослужителей, прошедших религиозное обучение в специальных школах). Поэтому очень часто места раввинов могли занимать  любые «твердые в вере» и желающие выполнять эту функцию соплеменники. Их называли «ра’бины» — «учителя» (65, 321). Записанная Бенуа фраза обозначает, что отец Савелия — портной был еще и рабин — «учитель» (фамилии Рабин, Рабинов и популярная в российском фольклоре фамилия Рабинович происходят от этого слова).

Елена Самуиловна Сорина (племянница Савелия Сорина) рассказала следующее: «Родственники говорили, что дед Абрам Сорин был очень привержен к религии, и вся его семья – тоже. Он был одним из лучших знатоков Торы. Его брат был раввин.  Я видела его фотографию в семейном альбоме с пейсами и в ермолке» (159).

Мать же Савелия, как записал А. Н. Бенуа, не была, а только «числилась литовкой». Это, вероятно, означает, что она была еврейкой или караимкой из Литвы (именно в Литве была большая диаспора караимов, которая образовалась там в районе озера Тракай еще при Екатерине II, хотя евреи и караимы жили в Прибалтике издавна – так называемые «литваки» (смотри расселение генетической хаблогруппы H 5 a (241). И, наконец, А. Н. Бенуа записал со слов Савелия Сорина, что, уйдя из дома в 15 лет, он направился в Вильно, т. е. — в Литву (192. Л. 11; п. 10). Куда же еще, вероятнее всего, мог направиться ушедший из дома после ссоры с отцом одинокий не имеющий никаких средств к существованию подросток — туда, где жили его родственники со стороны матери. Таким образом, история семьи, рассказываемая неоднократно разными  родственниками, нашла подтверждение из различных источников во всех основных своих пунктах.

Недавно стал доступен  генетический анализ — еще один (и при этом объективный) метод установления родства каждого человека с людьми, принадлежащими к различным генетическим группам. Я сделал этот анализ в 2017 году в лаборатории Бостонского университета. Представленные лабораторией данные подтверждают сказанное выше во всех главных пунктах, включая возможное наличие родственников — и именно по женской линии — в Прибалтике (242).

Узнать какие-либо сведения о том, как Савелию жилось в Полоцке, я даже не надеялся, но недавно нашел его собственные слова, записанные А. Н. Бенуа, о том, что первым рисунком Савелия была копия, сделанная им карандашом с иллюстрации в журнале  «Нива»: «Александр II на смертном одре» (192. Л. 11).  Я нашел эту иллюстрацию в журнале «Нива» за 4 апреля 1881 года.  Вот она:

Это гравюра, сделанная с фотографии  С. Левицкого. Понятно, что такая броская, четкая и значительная газетная иллюстрация могла поразить воображение мальчика и вызвать желание ее повторить. А когда это хорошо получилось, и само рисование доставило ему удовольствие, это могло  дать ему и уверенность в своих способностях, и желание этим заниматься.

А вот слова самого Савелия, приведенные искусствоведом Андрэ Салмоном в предисловии к первому альбому «Портреты. С. Сорин» 1929 года, изданного в Берлине : » В этом городе (в Полоцке — В.С.) все, что оставалось там от древности, будоражило мое воображение» (259. С. 5). 

Вспомним, как сильно повлиял соседний город Витебск на земляка, а позже друга Савелия Сорина Марка Шагала. Что же окружало Савелия в детстве в Полоцке? И. А.Бунин в «Жизни Арсеньева» писал о Полоцке вот что: «В Полоцке шёл зимний дождь, улицы были мокры, ничтожны. Я только заглянул в него между поездами и рад был своему разочарованию» (20. Кн. 5; гл. 17).

Интересно, что через три десятка лет история тесно сплетет судьбы художника Сорина и писателя Бунина, меж ними возникнут недоверчивые и неприязненные отношения, но, когда позже И. Бунин попадет в беду, именно от С. Сорина (наряду с другими людьми) он получит помощь.

Однако, не все в Полоцке было так печально, как показалось писателю. В древности этот город был столицей сильного Полоцкого княжества и доминировал на торговом пути по реке Западная Двина. Он упоминается уже в летописи «Повесть временных лет» в 862 году. К последней четверти XIX века в Полоцке от прежних времен сохранились белокаменный двухбашенный Софийский собор ХI — ХIХ века, остатки Полоцкого замка с валом и рвом, дом Петра I конца ХVII века, прекрасное здание Иезуитской коллегии, Лютеранская церковь и здание Пресвитерианской школы ХVIII века, много тогда еще не старых каменных купеческих и дворянских домов начала ХIХ  века.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

       

 

 

 

                                                                                                                                             

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Ни в какой школе Савелий, живя дома, не учился. Он с малолетства был одарен, и ему очень нравилось рисовать. Это у него получалось, что очень важно для ребенка. Это доставляло единственную радость в невеселом существовании мальчика из хасидской семьи, но его отец-рабин именно это и запрещал ему делать.

В 1948 году А. Н. Бенуа записал со слов С. Сорина: «Отец против искусства… все художники – подлецы и развратители» (192. Л. 11). Савелий стал подростком, и начались конфликты. Характер у мальчика был сильный, упрямый, он не хотел уступать отцу. По своему складу Савелий не был привержен к религии, и ему хотелось рисовать, его отец, напротив, был очень религиозным человеком и не мог уступить сыну в том, что тому так хотелось. И вот, в конце концов, конфликт перерос в ссору, и мальчик ушел из дома.

Вот как описала это событие моя тетя Елена Самуиловна Сорина:

 «Эту историю мне часто рассказывала мама Шура жена дяди Коли, у которой я жила после смерти всей семьи в блокаду и которая практически спасла мне жизнь («Мама Шура», на самом деле – тетя Е. С. Сориной — жена брата Савелия  Моше-Рувима (Николая) Абрамовича Сорина, который в это время жил вместе с Савелием и другими братьями в Полоцке в доме родителей и был свидетелем описываемых событий).                                                                                                                                                     Дед  мой Абрам был бедным портным, и они жили на окраине Полоцка в доме типа мазанки (мазанка – это бедняцкий глинобитный дом с земляным полом и соломенной крышей – В. С.), стены мазанок белили. Дяде Савелию было лет 15. В Полоцк приехал художник. Мама Шура даже описывала со слов мужа, как тот был одет. Я запомнила только, что он был в шляпе с такими большими полями и в длинном плаще. Когда Савелий увидел художника (за работой? Иначе, как бы он понял, что это художник? – В. С.), то поднял с земли уголь и мгновенно нарисовал на белой стене мазанки углем портрет этого человека. Очень быстро нарисовал. То, что это был художник – это предположение родных. Тот человек опешил, когда увидел свой портрет. Он зашел во двор их дома и сказал их отцу: «У мальчика большой талант. Он должен учиться и стать художником». И отец страшно изругал Савелия за это. Иудеям – а хасидам особенно — нельзя рисовать людей — ничего живого. Вообще — ничего. Он так изругал Савелия, что тот ушел из дома» (159).

Можно себе представить, что отец-рабин высказал Савелию, нарушившему религиозный запрет, осквернившему своим рисунком стену его дома – жилища человека, который должен быть примером и авторитетом для всей общины верующих, примером как раз в соблюдении всех религиозных запретов, заветов и правил.

 Было это в 1893 году, Савелию не исполнилось еще и шестнадцати лет, однако он не вернулся домой, он стал бродягой.

Следует отметить, что с остальными членами семьи: с матерью, старшим братом, младшими братьями и сестрой, и с членами их семей  он сохранил теплые отношения и, будучи еще студентом, и, став знаменитым художником — всю жизнь помогал им. Похоже, что через некоторое время после ухода Савелия из дома либо кто-то из братьев с семьей, либо вся его большая семья перебралась в Витебск. Во всяком случае, в 1899 году пакет с документами Сорина, необходимыми для поступления в Академию художеств, был отправлен по почте из Витебска. А уже будучи студентом Академии, Савелий Сорин 8.05.1901 года обращался к администрации с прошением выслать его отпускные документы не в Полоцк, а в Витебск в дом Витенберговой по улице Замковой (206. Л. 3; л. 31). Возможно, это и был тогда почтовый адрес его семьи. И еще: местом рождения (в 1905 году) самого младшего брата Савелия – Самуила Сорина в его документах тоже указан Витебск (30). 

 Но это было гораздо позже, а в 1893 году в Полоцке подросток Завель Сорин оказался «на улице», не умея делать что-либо, чем можно хоть как-то прокормиться, без жилья, неграмотный и без паспорта, а возможно, только с копией метрической справки, приведенной выше. Запрос на нее датирован тем же 1893 годом (132. С. 10) . 

 Мало, что известно об этом периоде его жизни. Известно, что, бродяжничая, он («под скамейкой вагона в рубашке и картузе») попал в Вильно (192. Л. 11). Мы уже знаем, что мать Сорина, вероятно, была из Литвы, то есть, скорее всего, она была из караимов, а Вильно — это столица Литвы, где была их большая диаспора, и там, наверное, жили родственники со стороны матери. Видимо, там Савелию не очень-то были рады, потому что вскоре бродяжничество Савелия продолжилось. Уже по сведениям из других источников, которые не удалось документально подтвердить, (рассказы родственников, с одной стороны,  и справки о художнике, с другой) следует, что Савелий дальше как-то попал в Тулу и потом в Орел, что зарабатывал на хлеб, разнося газеты, и что через два года он оказался в Одессе, чтобы поступить в одесское Рисовальное училище (см., например, 188).                                                                                  

Но для этого ему предстояло решить несколько проблем: надо было иметь постоянный заработок и жилье, и он поступил рабочим в пекарню на ночную работу, снял себе «угол» (часть комнаты, в которой жили и другие постояльцы) и, кроме того, подрядился рано утром разносить газеты в околотке, где жил (192. Л. 114; п. 10).                            Чтобы поступить в Рисовальное училище, надо было не только иметь способности, но и быть грамотным, то есть иметь хотя бы начальное образование, а у него не было никакого. Но тут ему повезло, как и многим одаренным молодым людям юга тогдашней России: для них при Одесской Рисовальной школе было учреждено общеобразовательное училище.                                                                                         

Оставалось доказать свою одаренность. Но, как сам С. Сорин писал впоследствии: «До поступления в Одесск[ое]  худ[ожественное] училище я не только не брал уроков рис[ования] или живоп[иси], но никаких указ[аний] не имел. Все я [овладеть] делом писания в красках только мечтал» (384. С.3).
Видимо, все-таки он одаренность свою убедительно доказал на вступительных экзаменах по рисунку и живописи, потому что в январе 1895 года, как следует из архивных данных, он был принят, несмотря на отсутствие справки о начальном образовании, и при этом — сразу в третий класс Рисовальной школы на отделение живописи (200. С. 1). Это была первая победа Савелия, одержанная благодаря его таланту и настойчивому характеру. Она положила начало всей дальнейшей биографии художника.                                                                                                                                                

 Но в тот момент вся биография эта «висела на волоске», так как принят он был, несомненно, с условием, что получит начальное образование, необходимое учащемуся среднего профессионального учебного заведения, каким была Рисовальная школа. Однако в общеобразовательное училище при Рисовальной школе Савелий в этом году поступить не смог (200. С. 1 — 2) потому, очевидно, что был неграмотен. Ему, видимо, дали время на подготовку, возможно, считая, что талантливый человек талантлив во всем и сможет за год подготовиться.                                                                                           

Здесь уже говорилось, что у Савелия, кроме таланта, был еще сильный характер – он сделал почти невозможное для неграмотного юноши, живущего в съемном «углу» в чужом городе только за счет своего заработка –  он подготовился к вступительным экзаменам в общеобразовательное училище. И в 1896 году, хоть и с тройками по всем предметам кроме истории и географии, Савелия приняли и в Мужское общеобразовательное училище при одесской Рисовальной школе, причем, —  сразу в четвертый класс (не оставаться же ему в училище еще на три года потом, когда в Рисовальной школе он уже получит диплом) (200. С. 2)

 

 

Итак, ночью Савелий работал в пекарне, утром разносил газеты, потом шел в общеобразовательное училище и только потом – на занятие в Рисовальной школе. Из его личного ученического дела, чудом сохранившегося в архиве, несмотря на пожар, видно, что по общим предметам он учился не очень хорошо (121. С. 2), что можно понять, учитывая, какую трудную жизнь тогда вел Савелий.  Но главное было достигнуто, и Савелий оказался в ученической среде «…сразу же захватившей его в свой кипучий водоворот художественных интересов, в той симпатичной обстановке, каковую представляла Одесская рисовальная школа в конце 1890-х годов, но и сам город Одесса, славившийся своей шумной жизнью (недаром тогда Одесса слыла маленьким Парижем), не мог не оказать на молодого художника своего влияния. Этот город, со своими яркими, бытовыми, красочными сценами портовых мотивов тут же, у стоянки заграничных громад-пароходов, красиво вырисовывавшихся на фоне морского пейзажа, не мог не волновать впечатлений молодого человека, который увидел первый раз в жизни море, впервые соприкоснулся с движущейся, смеющейся толпой улицы Дерибаса и, наконец, который полной грудью вдохнул пряный запах белых акаций, густо усаженных в две аллеи по панелям одесских улиц».  Это воспоминания о другом молодом провинциале (П. А. Шиллинговском), попавшем в Рисовальную школу в то же время, и, видимо, испытывавшем те же чувства (355. С.29).                                                                      
В Рисовальной школе наставником Савелия стал Кирияк Костанди.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

  

Интеллигентному одесситу и сейчас не надо объяснять, что это был за человек. Он был членом объединения художников-передвижников, одним из основателей общества Южнорусских художников, он сам был замечательным и многоопытным живописцем и, главное, он был мудрым и внимательным воспитателем художников.
Сразу поняв, что перед ним очень талантливый, но не затронутый никакой культурой юноша, Кирияк Костанди не только учил его, как и всех студентов, основам академического рисунка, живописи, композиции и истории искусств, но и рассказывал об архитектуре, литературе, музыке, театре и балете.
Савелий все свободное время стал проводить в великолепном одесском Оперном театре (190. С. 8).

Прошла вся жизнь, и вдова художника Анна Степановна Сорина написала: «Огромное влияние на Сорина имел его учитель К. К. Костанди. Позднее, будучи студентом Академии, Савелий с необыкновенной теплотой и благодарностью вспоминал его уроки. Костанди не только учил, но и воспитывал художественный вкус, знакомил с творчеством западноевропейских мастеров, беседовал с учениками о литературе, музыке» (158. С. 3.). Сам Савелий Сорин всегда подчеркивал, что, хотя позже среди его учителей были и И. Е. Репин, и А. Н. Бенуа, Кирияк Костанди был его первым  и главным учителем, и выражал ему глубокое уважение и любовь:

«Там (в Одесской рисовальной школе —  В. С.) я встретил совершен[о] замеч.[ательного] челове[кa], учителя и худ.[ожника]. Вот он действительно меня учил, и это единств.[енный]  и постоян[ный] мой учитель – К.К.К.!  До сих пор вспоминаю этого человека с благодарностью. Он учил каждого ученика индивидуально, совсем не рутинно. Во время отдыха он всегда беседовал с учении[ками]об искусстве.  Даже великий Репин не имел тех качест[в] педагога, кa[к] Костанди.  Когда  [Костанди] заинтересова[н] был учеником, он был для него отцом, другом и товарищем.  Какой он был образован[ный] и высокоискренний человек[!].  Это он всегда говорил, что у меня больше всего способ[ностей] к портрет[у]» (348. С. 1).

В Рисовальной школе каждый день были для студентов самые дешевые (на галерку) билеты в Оперный театр. В период обучения Свелия Сорина распределением этих билетов заведовал его соученик И. И. Бродский (355. С. 34), ставший потом председателем Союза советских художников. «Распределяя билеты, я один из них всегда выкраивал для себя и из школы, после занятий, шел на свое постоянное место в оперу» (255. С. 34) – вспоминал потом председатель.

 Центрами культуры в Одессе были не только Оперный театр, в  Южной Пальмире, как этот город тогда называли, был и драмтеатр, библиотеки и музей. Сама архитектура города, который называли еще и «Южнорусским Парижем», была великолепна и воспитывала юношу.

          Художник и критик И. Э. Грабарь заметил : «Опыт показал, что там, где есть хороший местный музей, как-то незаметно складывается свой художественный круг, выдвигающий иногда художников первоклассного всероссийского значения« (48. С. 13).

Сама Рисовальная школа тоже была еще и культурным центром – там устраивались выставки, диспуты, читались лекции. Пока музей еще не был открыт, выставки проводились в помещении Рисовальной школы:  «… из более крупных отметим выставки Айвазовского, Лагорио и В.В. Верещагина. Как более ценные для того времени, иногда посещавшие Одессу, были выставки «Передвижников». Из периодических, регулярно устраивавшихся, отметим выставки южнорусских художников. которые являлись смотром местного искусства, и на них всегда обильно выставлялись руководители Одесской рисовальной школы. … Помимо этих выставок учащиеся могли еще знакомиться со старой живописью по тем образцам, которые были развешены на стенах Одесской рисовальной школы, где было собрано до 100 работ старых голландских и итальянских мастеров» (355. С. 32).                   Вместе с Кирияком Костанди здесь работали прекрасные художники и педагоги: Г. А. Ладыженский, Л. А. Иорини и другие.
В то время в школе учились и были соучениками Сорина будущие знаменитые художники: Н. И. Альтман, Б. И. Анисфельд, П. Г. Волокидин, М. Б. Греков, С. М. Колесников, П. Я. Нилус, П. А. Шиллинговский, А. А. Шовкуненко и др.
Одесская Рисовальная школа славилась на всю Россию, и хорошо была известна в Императорской Академии художеств.

За годы революций и войн сама Рисовальная школа многое пережила. Специально построенное для нее здание сгорело, но было снова отстроено.

 

В Рисовальной школе сегодня

Сохранился лепной герб школы на фасаде, и сохранился зеленый двор школы, где Савелий Сорин вместе со своими сокурсниками писал учебные натюрморты, этюды и портреты. Если зайти туда

Во дворе Рисовальной школы.

сейчас, то можно увидеть, как современные юноши и девушки – будущие художники — на фоне вечного плюща на той же старой стене делают те же необходимые упражнения.

Соученик Савелия по Одесской рисовальной школе Л. Камышников вспоминал: «В пестрой толпе воспитанников Художественной школы в Одессе юноша Сорин выделялся своей внешностью. Он походил на Праксителевского  Антиноя своим строгим профилем и стройной фигурой. Его блестящие черные глаза смотрели сурово, но когда он изредка улыбался, то лицо его освещалось добротой, словно излучаемой из самой глубины глаз этой прекрасной головы, обрамленной густой черной шевелюрой. Всегда аккуратно одетый, гладко причесанный Сорин — юноша выделялся в толпе» (76).
Вот, видимо, первая в жизни фотография Савелия Сорина.

Она сделана вскоре после его поступления в Рисовальную школу в ателье «Дагер», что помещалось в доме Исаковича на Дерибасовской улице.
Следует заметить, что в конце XIX века заказать такую фотографию в Одессе на Дерибасовской было делом недешевым. Вряд ли работа в пекарне и разноска газет могли бы позволить это Савелию. Значит, очень вероятно, что уже в это время он имел возможность заработать еще где-то. Известно, что Савелий подрабатывал уроками рисования (192. Л. 11. П. 10), и очень возможно, что и — созданием портретов. Ведь именно о «способностях к портрету» говорил с ним наверняка видевший работы юноши  К. Костанди (см. выше).

А. Н. Бенуа со слов Савелия Сорина записал, что однажды за разноской газет его поймал учитель, «…последствие: исключение из школы – ибо учится с детьми из приличных домов». Но покровитель, к которому Савелий обратился, привел его к, видимо, очень влиятельному человеку по фамилии Деляков, и, благодаря его заступничеству, Сорин смог продолжать учиться (192. Л. 11; п. 10). Благодаря интернету, удалось узнать, кто же такой был этот «спаситель» Деляков. Оказалось, Я. Д. Деляков был известным общественно-религиозным деятелем —  заступником за религиозные меньшинства (хасидов и караимов в том числе), который в 1896 году, действительно, оказался в Одессе. Видимо, его авторитет решил дело.

Фотографию, о которой речь шла выше, Савелий Сорин в 1902 году подарил А. М. Горькому, с которым подружился, и портрет которого он в это время написал. М. Горький в знак дружбы повесил фотографию среди изображений близких людей на стену своего кабинета в Арзамасе, где он отбывал ссылку. Там я это фото и нашел.

Вернемся в Одессу конца XIX века. Хорошо Савелий успевал только по своим специальным предметам. Учеба шла гладко не всегда. До конца жизни он помнил конфликт с преподавателем «Натурно-гипсового» класса Г. А. Ладыженским. Это был хороший художник и очень странный человек (см. 355. С.35; 40). Но и из этого недоразумения Савелий  вышел предпочитаемым им «мирным путем», хотя пришлось приложить много дополнительного труда (348. С.3). По общим предметам он, учась, как в общеобразовательном училище, так и в рисовальной школе, получал, по большей части, «тройки» (200. С. 2, 206. С. 9). Трудная жизнь, которую он вел в эти годы, не давала  возможности уделять всем предметам должное время.

Но вот, наконец, в мае 1899 года Савелий Сорин получил Аттестат, выданный  Мужским общеобразовательным училищем первого разряда при Рисовальной школе Одесского общества поощрения искусств за № 218 от 31 мая 1899 года, где была одна только «пятерка» по  анатомии и остальные оценки – «тройки-четверки».

Но, главное, он получил Свидетельство за № 221 об окончании  отделения живописи самой одесской Рисовальной школы с Большой медалью, где было ходатайство о «зачислении Завеля  Абрамова-Израйлева Сорина в Императорскую Академию художеств без экзаменов» (206. С. 9) 

Это была большая победа, это была уже вторая победа Савелия, добытая упорством и талантом. И дело не только в том, что, наконец, его талант получил первое официальное признание, и не только в том, что можно было продолжить обучение любимому делу в столице в самой Императорской Академии Художеств, но и в том, что стало возможным преодолеть проклятую «черту оседлости».

Для тех, кто не знает: в Российской  империи в те времена евреи, как и ряд других инородцев, не имели права жить и работать нигде, кроме  специально отведенных районов в сельской местности и некоторых  провинциальных городов. Им не давали паспорта – они были гражданами Империи с поражением в правах с самого рождения только из-за своей национальности.

Но полученная Большая медаль давала право обратиться с прошением в еврейскую мещанскую общину города Полоцка с тем, чтобы они «уволили» его (т. е., буквально, дали волю – выпустили из неволи). Еврейская мещанская община собралась и решила, так и быть, «уволить». Затем «Общественный приговор Полоцкой мещанской управы за № 46 от 10 августа 1899 года» сделал эту «волю» безусловной. Причем в этой бумаге было записано: «Он, Завель Абрам – Израилев Сорин, как оказалось по собранным сведениям, нравственных качеств – хороших, и подозрений на себя в политической неблагонадежности до настоящего времени не навлекал, в чем подписью моею и приложением печати удостоверяю.         Подполковник……(неразборчиво)» (206. С. 3).

Затем – «Свидетельство о политической благонадежности за № 975» было выдано отдельно уже Одесским градоначальником (206. С. 4) и,  наконец, Савелий получил паспорт № 2040. Вот он:

Первый паспорт Савелия Сорина

Эта жалкая бумажка действовала всего три месяца. Вчитайтесь: – «Завель Израилев  Сорин уволен в разные города и селения Российской Империи» только до 30 октября 1899 года! Власть не вдруг принимала в полноправные граждане Савелия Сорина, не снимая при этом с него обязанностей: там слева видно, что призыву служить в армии Империи он по-прежнему подлежит (тоже через три месяца). Иначе говоря, на устройство своих дел ему были даны 92 дня, после чего, если по любым причинам он не поступит в слушатели Императорской Академии художеств, его ждала служба в армии.

Чтобы доехать до Петербурга, снять там жилье, как-то питаться, носить приличную одежду, нужны были деньги. Заработков в пекарне на это, точно, не хватило бы. Очень может быть, что уже в Одессе Савелий  зарабатывал писанием портретов.

И вот последний фотопортрет Савелия, снятый в Одессе.

Он тоже потребовался для поступления в Императорскую Академию художеств в Петербурге. На фотографии написано: «Личность уч.(еника) Рис(овальной) шк(олы) одесской Завеля Сорина удостоверяю. Директор школы А. Попов». А ниже под фотографией будущего художника написано: «Рембрант». Люди, склонные к мистике, усмотрели бы в этом Знак, но это лишь название другого одесского фотоателье. 

С этой фотографией (в трех экземплярах), документами об окончании одесской Рисовальной школы с Большой медалью, с документами на проезд до столицы и правом проживать и учиться там, помещенными для пущей сохранности в пакет, оцененный в 30 рублей, Савелий отправился на поезде в новую жизнь. Впереди была столица и желанная Академия. Он был молод, силен, красив и талантлив. Он уже знал, что сможет себя прокормить и заплатить за жилье. Он был готов преодолеть все, что встретится на новом незнакомом пути.

Но он не знал, сколько небывалых испытаний готовит ему судьба.

 

Читать дальше >>